На канале программы Garage Digital Музея «Гараж» выходят материалы Ивана Неткачева о цифровом искусстве, теории и философии технологий. Мы в BBE следим за материалами канала, поэтому решили поделиться любимыми из них!
Поэзия кода
О переосмыслении языков программирования в художественной практике, о коде как перформативном высказывании и партитуре.
Исследователь медиа Джефф Кокс и цифровой художник Алекс Маклин осмысляют кодинг как художественную и активистскую практику — об этом их монография, вышедшая в 2012 году в MIT Press. Это выборочная история поэзии кода, такие тексты пишутся на реальных языках программирования, но при этом остаются осмысленными и с точки зрения естественного языка. Классический пример — анонимное стихотворение Black Perl:
BEFOREHAND: close door, each window & exit; waituntil time.
open spellbook, study, read (scan, select, tell us);
write it, print the hexwhile each watches,
reverse its length, write again;
kill spiders, pop them, chop, split, kill them. <...>
Для Кокса и Маклина код — это интерфейс между человеческим языком и абстрактным языком машинных процедур. С одной стороны, код понятен людям: с обычными языками у него гораздо больше общего, чем может показаться сначала. С другой — он предназначен напрямую для исполнения, как партитура для музыканта. Поэтому у него особая прагматика: код по своей природе перформативен. Перформативные высказывания — это когда слова уже являются поступком, как, например, в предложении «Я нарекаю этот корабль королевой Елизаветой».
О силе языка много думал Людвиг Витгенштейн: его тексты — фундамент для философии языка. Например, он утверждал: «Границы моего языка означают границы моего мира». Язык нематериален, но задает границы мыслимого. В этом смысле он похож на деньги: потоки капитала невидимы, но они управляют миром. А программный код — это место, где язык и капитал встречаются: сегодня код управляет и социальными, и финансовыми процессами.
Другими словами, как утверждают Кокс и Маклин, в наших жизнях уже гораздо больше кода, чем естественного языка. Но, как и всякий язык, код активен: он одновременно и дисциплинирует, и подрывает попытки дисциплины. Компьютеры сталкиваются со сбоями интерпретации, код допускает синтаксические неоднозначности и всевозможные уязвимости.
А иногда через код и вовсе слышится человеческий голос (как в поэзии кода, где в машинное исполнение вмешивается фигура поэтической полноты и избытка). Всевозможные цифровые сервисы нормализуют и социальные процессы, и субъективность пользователей, подавляя голос и загоняя его в модальность текста, если не анкеты. Но Кокс и Маклин пишут историю кода, который, скорее, эмансипирует, чем подчиняет, не отчуждая наши когнитивные функции в пользу капитала, а возвращая нас самим себе.
Сопротивление алгоритмам
Как проявить свою агентность, находясь в заведомо несправедливых цифровых структурах — конспект книги издательства MIT Press.
Социологи Тициано Бонини и Эмилиано Трере написали книгу о том, как цифровые работники со всего мира придумывают способы сопротивления алгоритмам, структурирующим платформенный труд. Она вышла в издательстве MIT Press в этом году и выложена в открытый доступ.
То, что цифровые платформы имеют власть над пользователями, — не новость. Алгоритмы ИИ, спрятанные за дружелюбными интерфейсами, одинаково управляют и нашим опытом в соцсетях, нашими эмоциями в онлайн-дейтинге и трудом таксистов с курьерами. ИИ решает, сколько внимания получит новый пост инфлюенсера в инстаграме* и когда таксисту из Uber лучше выйти на смену, чтобы заработать как можно больше.
Новизна работы Бонини и Трере в том, что они не просто констатируют, что алгоритмы имеют власть над работниками, но идут дальше: показывают, как люди используют всевозможные уловки, чтобы сделать условия труда более приемлемыми. Главная цель алгоритмов ИИ — не благосостояние работников, но максимизация прибыли. При этом они не функционируют отдельно от трудящихся, но образуют с ними своеобразный симбиоз. То есть необычные паттерны поведения могут запутать ИИ и привести к неожиданным результатам.
Попытки обмануть алгоритм становятся эффективнее, когда люди начинают действовать сообща, вместе нащупывая слабости программы и обмениваясь опытом. Как правило, это небольшие группы в WhatsApp и других мессенджерах, стихийно организованные и временные. Бонини и Трере для своего исследования как раз внедрялись в такие чаты, а еще — просили их участников вести аудиодневник. Все лето 2020 года они общались с доставщиками еды из Флоренции, Неаполя и Милана.
Что конкретно могут сделать курьеры? Например, установить на телефон приложение-бот, которое само выбирает самые удобные смены, чтобы владельцу не приходилось постоянно быть у экрана. А еще — сговориться и отказаться от доставки в труднодоступные районы города, чтобы приложение увеличило цену. Подобных тактик много: приложения для доставки еды так или иначе пресекают их, но всегда появляются новые.
Авторы утверждают, что тактики алгоритмического сопротивления — это способ проявить свою агентность, находясь внутри заведомо несправедливых цифровых инфраструктур. Агентность не равна власти: Бонини и Трере предостерегают нас от всевозможных иллюзий на этот счет. Такие практики не смогут раз и навсегда сделать жизнь работников лучше. Но в каком-то смысле они все еще дают надежду на лучшее будущее, отличное от пессимизма левых вроде Марка Фишера: коллективное действие возможно даже в разобщенном мире, где всем управляют безликие алгоритмы.
Манифест скрейпизма
Методы и примеры того, как сбор данных из инструмента слежки и контроля становится основой для активизма.
Веб-скрейпинг — это техники, позволяющие автоматически выгрузить контент с чужих сайтов. Медиахудожник и активист Сэм Лавин написал статью «Манифест скрейпизма», то есть манифест сбора данных как художественной и активистской практики, а не инструмента слежки и контроля.
В каком-то смысле интернет был создан для скрейпинга. В 90-х все сайты были статичными HTML-страницами, и сервер просто передавал копию страницы на пользовательский компьютер. При этом у протокола HTTP, через который происходила эта передача, не существовало индекса всех веб-страниц, но зато можно было делать перекрестные гиперссылки. Первые алгоритмы для скрейпинга, или краулеры, просто переходили по этим ссылкам и сохраняли содержимое каждой страницы. Примерно так устроены, например, поисковые движки типа Google.
С развитием интернета сайты из статичных страниц превратились в базы данных. Пользователи могут обращаться к ним посредством внешних интерфейсов, но доступа ко всем данным у них нет. И в этом есть своеобразная ирония, как пишет Лавин, ведь зачастую в этих базах данных хранятся данные о нас самих. У соцсетей есть подробное досье на каждого пользователя, включая даже данные о паттернах пользовательского поведения. Как часто вы берете такси в Uber? Чьи сторис вам нравятся больше всего в инстаграме*? Чем больше платформы знают о нас, тем успешнее они коммодифицируют наш повседневный опыт и больше на нас зарабатывают.
Скрейпизм — это деприватизация данных, которые забрали себе корпорации. Существуют всевозможные способы обмануть интерфейсы, защищающие корпоративные данные, и выкачать их, чтобы снова сделать общим достоянием. Информация, как писала Маккензи Уорк, не знает дефицита, его искусственно создают власть имущие. Цель скрейпизма — снова уничтожить этот дефицит, восстановив естественное состояние информационных потоков.
Лавин выделяет три типа скрейпизма:
1) Политическая интервенция. Например, его проект, в котором боты кликали на рекламу в новостях, связанных с изменениями климата, чтобы искусственно повысить их видимость и монетизируемость.
2) Публичный архив — просто кража файлов из закрытой базы данных и их размещение в открытом доступе (любой пиратский сервис, например Library Genesis.
3) Активированный архив — не только сбор данных, но и обучение нейросетей на них. Государства используют такие техники для предсказания преступлений. Лавин же в другом своем проекте предлагает использовать то же самое против белых воротничков для предсказания финансовых преступлений. Пусть наиболее защищенные слои населения почувствуют, каково это.
Мы оставляем следы, которые корпорации и государства используют против нас. Но власть имущие, как напоминает Лавин, тоже оставляют следы, которые можно использовать против них.
Приложения для брейк-апа
Зачем нужны цифровые сервисы для расставания, чем западные приложения отличаются от китайских, почему мы так мало о них знаем и что этот феномен говорит о состоянии технологий.
В Институте сетевых культур (INC) вышел текст теоретика культуры Тинг Шу о приложениях для расставания. Как и дейтинг-приложения, они оцифровывают и превращают в товар социальную жизнь, а также связанные с ней эмоции. При этом об онлайн-дейтинге немало написано, например, их исследовала теоретик эмоций Ева Иллуз, но о приложениях для брейк-апа пишут крайне редко, потому что сами они — очень периферийный продукт. Они наследуют в целом сервисам эмоционального обслуживания: от горячей линии психологической помощи до психологических консультантов на базе ИИ.
Шу сравнивает западные приложения с китайскими, и оказывается, что в Европе и США они нужны, скорее, для сепарации от партнера, тогда как в Китае — для примирения (или даже восстановления отношений). К тому же в западных приложениях пользователей консультирует ИИ, тогда как в китайских — профессиональные психологи, сидящие на горячей линии.
Этот кейс показывает, что технологии никогда не развиваются сами по себе. Не существует универсальной логики технического прогресса: то, как мы думаем о технике (и насколько ей доверяем), не менее важно, чем ее внутреннее устройство. И, в частности, то, что ИИ может выполнять функции человеческого оператора, автоматически не означает, что его будут использовать.
Цифровая социальность
Создание связей и коллективное производство знания — на примере плагина для браузера с заметками и аннотациями.
Исследователь технологий Виктор Ше рассказывает на сайте Института сетевых культур о том, как можно вообразить цифровую социальность вне привычных социальных медиа с помощью плагина для бразуера hypothe.is. Это расширение добавляет ко всем веб-страницам дополнительный слой, позволяющий открывать заметки прямо поверх сайта, даже если такая возможность изначально не предусмотрена. Потом пользовательские аннотации видны и другим людям при условии, что у них установлено то же расширение.
Ше утверждает, что свободная аннотация может противостоять консьюмеристской логике контента, на которой построены цифровые медиа и цифровая социальность. В ее рамках пользователям отводится роль пассивных зрителей: они могут лишь накапливать информацию, но не распоряжаться ею. Аннотировать контент, в свою очередь, — значит реапроприировать его. С другой стороны, коллективная аннотация может быть базой для цифровой социальности взамен социальных сетей.
Активное чтение для себя оказывается активным чтением и для других. Ше рассказывает об удачном опыте коллективной разметки текстов философа Бернара Стиглера. Конечная цель этой разметки — не столько лучшее понимание сложных текстов, сколько создание новых связей и коллективное производство нового знания.
Расследовательское искусство
Чем художники отличаются от журналистов? И что происходит, когда искусство заходит на территорию расследований?
В 2021 году в издательстве Verso вышла книга о расследовательском искусстве «Расследовательская эстетика: конфликты и общие интересы в политиках правды» Мэтью Фуллера и Эйала Вайзмана. Еще в 70-е художник Ханс Хааке смешивал эстетику и политику до такой степени, что было невозможно сказать с уверенностью, чем он занимается: музейным искусством или журналистскими расследованиями о коррупции внутри институций. Сейчас же самая заметная фигура в расследовательском искусстве — это группа Forensic Architecture, использующая новые медиа для документации и реконструкции государственных преступлений и нарушений прав человека.
Когда художники начинают проводить собственные расследования, это ставит под вопрос монополию государства на производство истины, а значит, создает проблемы для государственной пропаганды. В этом смысле художественные расследования работают так же, как любые расследования на основании открытых данных (например, журналистские). Но когда расследования делает художник, это предполагает еще и чуткую работу с формой, например с музейным пространством, как в случае Ханса Хааки, или с пространством веб-страницы, как в проектах Forensic Architecture. Речь идет о вооруженной эстетике: используя данные с видеокамер, Forensic Architecture восстанавливают хореографию движения преступников. Итог их работы — одновременно документальная скульптура в интернете и важное свидетельство.
Как утверждают Фуллер и Вайзман, художники-расследователи могут бросить вызов информационной политике постправды (или антиэпистемологии), к которой все чаще обращаются правые политики по всему миру. Постправда ставит под вопрос сами процедуры установки и проверки фактов, как говорится, всей правды мы не узнаем.
Современные художественные расследования показывают, что информации в открытом доступе часто достаточно для того, чтобы установить истину (например, с помощью анализа больших данных или трехмерных визуализаций). В процесс производства истины они включают пространства для этого, на первый взгляд, не предназначенные: музеи и институции современного искусства. И это очень важно: истина не должна быть монополизирована кем-либо, какой бы то ни было институцией. Включаясь в производство истины, музеи могут артикулировать ее способами, недоступными для зала суда.
Видеоигры от заключенных
История гейм-дизайнера, который преподает в тюрьме, и цели творчества в местах заключения.
Гейм-дизайнер Мишка Паласиос Де Каро каждый четверг приходит в аргентинскую тюрьму в Маркос-Пас. Он ни в чем не виноват и не навещает близких, а просто учит заключенных делать игры. В тускло освещенной камере десять человек толпятся вокруг четырех компьютеров, на которых Де Каро учит их всему: от сторителлинга до саунд-дизайна.
В игры, сделанные заключенными, можно поиграть на itch.io — это текстовые квесты на испанском языке. Как правило, это истории из тюремной жизни, например симулятор переписки с девушкой на воле, в котором нужно поддерживать ее интерес и прятать смартфон от тюремщиков. Все заключенные, как отмечает Де Каро, начинают с игр, в которых рассказывают о своих непосредственных переживаниях, тревогах и быте, но постепенно начинают интересоваться жизнью за пределами камеры.
Творческая работа с заключенными и их реинтеграция в общество — политический жест: тюрьмы давно не работают. Ужесточение наказаний и увеличение количества тюрем не решают проблемы с преступностью. Государствам проще изолировать неудобных граждан, чем решать структурные проблемы, подталкивающие к нарушению законов. Но это решение — половинчатое: большая часть заключенных в какой-то момент оказывается на свободе. Де Каро утверждает, что его занятия имеют вполне практический смысл: игровым студиям нужны работники, а бывшим заключенным нужно искать работу, как только они выходят на свободу.
* Компания Meta, которой принадлежит Instagram, признана экстремистской и запрещена в России.
